В двух томах

при одном упоминании о красоте. Малейший намек на

искусство, природу, любовь вызывает у них стыд и смуще-

ние, как если бы заговорили о привидении. Наслаждение

необходимо, оно освежает и оживляет силу для новой борь-

бы. Постоянное напряжение неизбежно разрушает, а по-

стоянное наслаждение расслабляет и разлагает. Несооб-

разно делать наслаждение целью жизни, ибо человек об-

ретает существование только в природе, законы которой

бесконечно противоречат его законам. Малейшая невоз-

держанность в наслаждении карает себя самое. Согласно

этому закону природы люди, соединяющиеся для наслаж-

дения любви, должны сурово расплачиваться за свое крат-

ковременное опьянение. Другие же, соединяющиеся для

серьезного дела и лишь отдыхающие в наслаждении, воз-

награждаются чистотой и постоянством своего наслаж-

дения.
Наслаждение имеет тем большую ценность, чем более

оно самодеятельно, чем более оно приближается к прекрас-

ному, в котором доброе сочетается с приятным. Оно долж-

но быть свободным и не становиться средством для какой-

либо цели. Намеренное наслаждение стало бы занятием,

а не наслаждением. Использовать священное - значит

осквернять его; прекрасное же священно. Вы можете

усовершенствовать рассудок изображениями, нравы -

красотой, искусство может стать материалом для мысли-

теля, однако вкус ничего при этом не достигнет. Подоб-

но тому как всякая сила развивается только в свободной

игре, так и вкус *, или способность к прекрасному, форми-
1 Чистый вкус не является ли созидающим, ни носприиимающим. Гений,

или гпособность к искусству, является созидающим; ему противостоит напри'

Имчиассть, слособногть схватывать изображение я явление.
64
О ГРАНИЦАХ ПРГКРАСПОГО
руется только в свободном наслаждении прекрасным. Гра-

ницы, где наслаждение может начаться и где оно должно

прекратиться, легко определить, но очень трудно уловить.

Это относится и к границам отдельных видов прекрасного.

1Тх три, подобно трем изначальным предметам наслажде-

ния: природа, человек и смешение обоих, или изображение.

щество искусства - единство. Кто отрицает последнее,

кто считает искусство лишь воспоминанием о прекрасной

природе, тот отказывает ему в каком-либо самостоятель-

ном существовании. Если бы у него не было собственной

закономерности, если бы оно было только природой, оно

были бы лишь скудным подспорьем старости. Тот. кто еще

не вполне лишился юности и силы, .спешил бы к подлин-

ному, предоставив старикам утешаться мумией жизни,

а слабым - услаждаться бесплотными тенями. Другие не-

честивцы отрицают природу, называя ее художницей.

КчК будто всякое искусство не является ограниченным,

а всякая природа - бесконечной! Не только целое безгра-

нично простирается во все стороны; мельчайшая деталь -

вдвойне неисчерпаема. Бесконечны всецелая определен-

ность воплощенного, всецелая пульсация жизненного,

ибо наполнены каждая точка пространства, каждый мо-

мент времени (каковых бесконечное множество). Мало

того, что искусство все многообразие извлекает лишь из

природы; оно разделяет образ и жизнь, разрывает приро-

ду. Только искусство актера * соединяет их, но и оно на-

сильственно вырывает определенную деталь из бесконеч-

но!'! полноты. С трудом передаст оно вам две стороны при-

роды из четырех. Сравните с этим зрелище небесной ра-

дуги, как бы охватьюающей бесконечное; мгновение вес-

ны, где разнообразнейшая жизнь проникает через все чувст-

ва в ваш внутренний мир; зрелище ужасной и прекрасной

борьбы, где полнота сосредоточенной силы изливается

к разрушении. В этом созерцании человек, кажется, пости-

П1ст вечное время, которое, соединившись с многообрази-

ем пространства, течет из рога изобилия природы.
В целом, однако, '."гонт нерушимо вещей совокупность...

Смертные твари жциут. одни чередуясь с другими,

.'Iperiiiii; crioiiMii идеальными масками принесли н Жертву кр.юоте и истине жи.шь

|. цл.-ю.ччо. в новое время, наоборот, приносят ц жертву жнэни и ил-чюзнн исти-

ну " красоту.

ным призывом: беги от своего мелочного порядка, от своего

убогого искусства; поклонись почтенной простоте, свя-

щенному хаосу твоей богатой матери, из груди которой

струится подлинная жизнь! Страшное и все же бесплод-

ное желание устремиться в бесконечность, жажда прони-

зать единичное охватывают человека столь могущественно,

что сила природы часто лишает его всякой свободы. Вар-

варски презирает он всякий закон, безжалостно бесчестит

достоинство своей природы. Ни один народ не был более

предан наслаждению природой и упоению этим наслаж-

дением, ни один народ не был более могучим, невоздержан-

ным, беззаконным и жестоким, чем римляне с того време-

ни, как запятнал свое имя первыми играми Брут у, и вплоть

до Нерона. Способность и средства наслаждения были

столь велики, что излишества римской жизни превосхо-

дят границы нашего воображения. Самостоятельность, ве-

ликий стиль их пороков примешивают долю почтения даже

к пашей ненависти и нашему гневу. Однако история их

беспутств вписана пылающими письменами в и^ анналы

на вечные времена. Все, что может доставить земля, не

смогло удовлетворить сами по себе ненасытные желания,

и даже римская сила оказалась не в состоянии противосто-

ять разгулу, разрушающему даже могучую силу, и кончи-

ла полной расслабленностью и разложением.
Любовь -это наслаждение свободного человека, и толь-

ко человек является ее предметом. Ибо подобно тому как

в одном не может происходить взаимодействия, так не

существует и любви без ответной любви. И это отнюдь не

пустое мечтание - охватить все любовью и быть единым

с природой. Человеческое влечение предчувствует избы-

ток добра, духа и полноты; человеческий рассудок пред-

чувствует пробел по ту сторону знания. Этот избыток

заполняет пробел и порождает представления о высших

существах и устремление к богу. Только мечтания об от-

ветной любви предосудительны; только намерение глупо;
только разгул вреден. Познание - это напряжение; вера -
* Lucret.. 11,
66
О ГРАНИЦАХ ПРЕКРАСНОГО
;ло наслаждение. Пусть плоды веры вознаграждают на-

гфяжсние мыслителя! Если ими наслаждаются незаслу-

женно, то, как и всякая невоздержанность, они несут нака-

;;уние в самих себе. Жалкое стремление искать во всем

только свое отражение присуще лишь заурядным душам,

\- которых много восприимчивости и мало возбудимости.

При другой направленности они приняли бы искусство

за любовь, ибо намерение оскверняет свободу. Искусство

какой-нибудь Аспазин может быть совершенным, приро-

да - необычайно прекрасной, однако никогда ее предна-

меренное искусство не может заслуживать названия люб-

ви. В безумной надежде великого обретения иной любящий

уничтожает себя в безусловной самоотдаче. Несчастный!

Вместе с самостоятельностью он вырвал из своей груди

корпи самой любви. Ибо любовь - это взаимное наслаждение

свободных натур, и именно поэтому одна она полна и целост-

на и имеет неиссякаемый источник в себе самой. Всякое

наслаждение природой половинчато и неудовлетворительно.

Как быстро исчезает самое прекрасное, делая лишь более

мучительным жало влечения в груди! И после кратковре-

менной иллюзии жизни оставшееся превращается в ваших

объятиях в безжизненный скелет. Тщетно простираешь

ты страстные объятия к природе; ее утомительная беспре-

дельность остается вечно безмолвной, непостижимой и

вечно чуждой тебе. Высшее наслаждение - это любовь,

и высшая любовь - это любовь к отечеству. Я не говорю

о том сильном влечении, которое одушевляло героическую

душу римлян. Регул, покидающий своих, отвращающий

свой взор от Рима и в этом славном уходе спешащий к вра-

гам, Деций, закладывающий свою голову, посвящающий

себя подземным богам и бросающийся в объятия смерти,

кажутся вам полубогами. Сравните их с небесной просто-

той Булиса и Сперхия ;'; сравните их с непринужденной

веселостью Леонида! Они варвары: они исполнили закон,

^о без любви. Любовь к отечеству являлась не иобудитель-

ны.ч мотивом тех, что пали под Фермопилами,- ибо они

умерли за закон,- .но была их вознаграждением. Их свя-

тая смерть была вершиной всякой радости. В настоящем

государстве, целью которого является полнота в общно-

^и множества свободных существ, существует обществен-

^я любовь, бесконечное взаимное наслаждение всех во

ЕССХ. Утрату именно этого не мог пережить несчастный

лакедемонянин, которого закон покрыл позором; это от-
3!' 67
ФРИДРИХ ШЛЕГЕЛЬ
лпчало дорийцев с их мягким величием от римлян *; это

сообщает жизни Бразида блеск самодостаточной радостно-

сти- Вероятно, любовь к отечеству на Крите и в Фивах ста-

ла разгулом, а наслаждение. - целью государства. В кон-

це концов эти народы пали так низко, что поклонялись

возбуждающему, которому подобает быть лишь оболочкой

прекрасного, и грешили против природы. Вообще возбу-

димость - опасный и прекрасный подарок богов. Еслп

восприимчивость души невелика, а возбудимость столь

безгранична, что малейшее прикосновение вызывает ее

во всей ее силе, самодеятельность же столь сильна, что

вместе с возбудимостью руководит жизнью, то существо-

вание такой души будет постоянным колебанием, подобно

бурной волне,- только что, казалось, она касалась вечных

звезд, как уже падает в страшную морскую бездну. Этой

душе выпал из сосуда жизни высший и глубочайший удел

человечества; внутренне собранная, она в то же время

совершенно разделена и в избытке гармонии бесконечно

разорвана. Так думает и Сапфо, и этим объясняются все

противоречия в известиях об этой величайшей из всех

греческих женщин. И мы можем сказать:
И живы. вверенные струнам,

Пылкие песни лесбийской девы 4.

драгоценные жемчужины, выброшенные потоком времени

на пустынный берег после крушения древнего мира. Неж-

ность этих песен как бы овеяна меланхолией. Но сравне-

нию с ними бесчисленные песни сходного рода, бледные

и заурядные, которыми, однако, восхищаются,- то же, что

тусклый земной огонь по сравнению с чистым лучом бес-

смертного солнца.

дар природы. Чистая природа - не что иное, как пол-

нота; всякая гармония -это подарок любви. В искусстве

сочетаются полнота и гармония. .Мирно встречаются в нем

обе бесконечности и образуют новое целое, объединяющее

в качестве жизненной вершины свободу и судьбу, прони-

кающее в глубины души, не разъедая ее, по благотворно
" Н. протнр, римляне по своси высокой самог-юятг.^ьио^тг П|)["1.;цй;анчся

к нттнчсскому стч.^ю и далскп пр^осходят дорийцсп н ;1ф|'ия11 но си.:!?, нацрйьлсч-

Hnii i-oi'iK'. Ж^сток^я 6op!i6;i н^сильстисино вырвала псе внутреннее из н".\.

Ойи - чтлеты добродетели.

("ювь - силу, искусство - порядок и закон. Лишь в сое-

динении завершают они развитие вкуса, по отдельности

они лишь усиливают восприимчивость, возбудимость, спо-

собность суждения. В Софокле соединяются сила любви

и полнота природы, подчиняясь закону искусства. Здесь

человек завершает свое существование и покоится и уми-

ротворенной гармонии.

равновесие, понимание упомянутого важного знамения бо-

гов * - мера, которая представляет собой вершину жизнен-

ного искусства. Она может быть достигнута только благо-

даря полноте. Последняя же, как и все божественное, не

может быть достигнута. Правда, человек обычно сразу же

пытается сорвать плод, но мы видим также, что серьезная

воля, могучая сила, остроумнейшее искусство приводят

при этом лишь к судорожным потугам. Да и как могло бы

из сугубо единичного возникнуть нечто вполне целостное?

Человек, стремящийся к божественному, может лишь не-

поколебимо бороться со всеми препятствиями. Именно

поэтому возвращение никогда не невозможно, хотя бы

гармония и была потрясена в душе, хотя бы омраченный

народ и влачил жалкое и смятенное существование в те-

чение многих веков. Если же затем внезапно и непостижи-

мо, подобно некой находке, появляется полнота, то чело-

век после первого приступа радости колеблется, не зная,

кому он должен высказать свою благодарность. Он не мо-

жет присвоить себе то, чего не вызвали самые ревностные

его усилия, что отчетливо представляется пришедшим

извне; он не может приписать чужому существу то, что он

сознает сокровенным своим достоянием. Он обрел новую

часть своей неведомой самости. Пусть возблагодарит певе-

ламого бога! Обретенная гармония - не его заслуга, но

его деяние.

потерял господство над миро-vi, возжелав диадемы, то тем

более некий Красе .может отказаться от действительности

ради символа, от наслаждения - ради обладания; кажется,

человеку вообще свойственно путать средство и цель, за-

бывать о цели на пути к ней и довольствоваться иллюзией.

Стремление человека находится как бы в постоянном тече-

нии, и если будет позволено сравнить жнзеннный путь со

странствиями Улисса, то лишь немногие достигают Итаки:
большинство рано забывает даже о желании ее достигнуть, и

если у кого-нибудь еще и достанет сил для бегства с острова

Калипсо, то для того лишь, вероятно, чтобы стать добычей

сирен. В сколь большей мере случается это там, где цель -

не что-то определенно единичное, но неопределенно всеоб-

щее? Прогресс здесь столь медлен, что эпохи и народы часто

продвигаются вперед лишь на несколько ступеней. Брошен-

ный посреди пути, словно корабельщик без компаса в бур-

ном океане, человек часто едва способен разглядеть мглу,

окутывающую далекую цель и границы, и определить на-

правление единственно верного пути. Так обстоит дело и с

самым благородным и прекрасным достоянием человека -

его познаниями и науками. Рассудок не должен стремиться

к иной цели, кроме познания, у него не должно быть иного

закона, кроме истины, и иной точки зрения, кроме челове-

чества; вместо этого нередко цель и средство, всеобщее и

единичное, необходимое и случайное смешиваются до тех

пор, пока цель не оказывается совершенно забытой. Ум-

ствующий, упражняясь, оттачивая и совершенствуя орудие

исследования, нередко забывает за этим его назначение,

подобно древнегреческим логикам-эвристикам эпохи рас-

цвета научного мышления, оказавшим значительное влияние

на дух греческой философии всех времен. Оратор позволяет
70
О ЦЕННОСТИ ИЗУЧЕНИЯ ГРЕКОВ И РИМЛЯН
случайному господствовать над необходимым, подчиняя

вечную истину своему мелочному поводу,-- таковы древние

софисты, аттические риторы эпохи упадка вкуса и позд-

нейшие софисты, создавшие отвратительную смесь из пре-

восходных философем и превосходных речей более древней

эпохи.
Собиратель часто не испытывает смущения по поводу

ценности материала, как будто материал сам по себе имеет

ценность; подобно этому александрийские ученые, когда

вслед за упадком нравов и вкуса пришел в расстройство и дух

научности, собирали без всякого отбора или согласно весь-

ма убогим критериям. История греческой философии пред-

ставляется естественной историей научного рассудка и в

том отношении, что она исчерпывает чистые виды всех воз-

можных его заблуждений и дает законченные примеры их

понятия, ибо для науки не может быть, видимо, иной ге-

терономии, кроме гетерономии орудия, повода или мате-

риала. Если разуму постоянно грозит опасность вместо

плодотворной науки заблудиться в пустых бессодержа-

тельных формах и системах, то и у опыта есть естественная

склонность к бесцельному многознанию, ибо, лишь упоря-

доченный в некое целое, он заслуживает названия истории

и лишь тогда может быть соединен с чистой наукой в од-

но обширное целое. История поэтому может без конца на-

пиминать нам о необходимом требовании единства и о сво-

ем будущем согласии с чистой наукой. Все причины, спо-

собствующие и побуждающие к бесцельному многознанню,

кажется, можно увидеть в истории древности, в изучении

греков и римлян. Отдельные малые части целого науки о

древности требуют такой затраты сил, которая доступна

многим лишь ценой отказа от обозрения целого; отсюда ме-

лочность. Отдельные ветви полностью занимают всю жизнь

отдельных ученых, целых классов ученых и даже целых

эпох и народов; отсюда относторонность, которая не менее

упомянутой мелочности придает безусловную ценность

тому, что является только орудием, средством или условием,

вследствие чего неученому средства кажутся все более тяже-

ловесными, результат - все более двусмысленным, а мы все

более лишаемся надежды увидеть наконец познание древ-

ности сведенным в некое целое и плодотворно примененным

к жизни. Нельзя отказаться от этой надежды, не лишая древ-

нюю историю какой-либо ценности вообще, ибо можно по-

казать, что без всеохватывающего и определенного обозре-

ничном. Поэтому, если только бесцельность и хаос' не утвер-

дят здесь своего царства в вечной ночи. если древняя исто-

рия не станет мертвым сокровищем, предметом тщеславной

роскоши, безусловно необходимо отдать определенный отчет

в ее чистой ценности, отыскать принцип ее единства, удо-

влетворительно ответить на вопрос о ее высшей цели и тем

самым четко определить ее отношение к истории вообще

и к чистой науке: либо чтобы открыть определенную цель,

твердую основу и путеводную нить, либо чтобы по крайней

мере знать, в чем заключается дело. Чем богаче многооб-

разие, тем настоятельнее потребность в единстве, чем более

развиваются и спорят между собой различные виды связи,

тем настоятельнее потребность в безусловной полноте. Все

отдельные сферы изучения древних осваивались в нашу

эпоху, особенно среди нашей нации, с большим усердием и

умом, так что попытка связать единичное в некое целое и

указать этому целому определенное место в общем плане

человечества отнюдь не должна бы казаться преждевре-

менной.
Уже масса духовных сил, приложенных к познанию

древних у самых культурных наций Европы, столь безмер-

но велика, что стоило бы поставить вопрос о том, не растра-

чивается ли эта сила по инерции и по привычке, или о том,

что достигается ею и чего можно было бы достигнуть, если

бы однажды с неограниченной свободой и не скованные од-

носторонним подходом даже великого человека стали бы

действовать согласно общим законам и стремиться к общей

пели. И надежды и обетования, смею сказать, лучших мыс-

лителей и художников, вообще множества превосходных

людей относительно пользы изучения древних столь заман-

чивы, единодушны и очевидны, что только душа варвара

не пробудилась бы ото сна при вопросе о ценности греков

и римлян. Это, видимо, лучшее прибежище от искушений

или притеснений эпохи: здесь в прекрасной чистоте и выс-

шем совершенстве блистает то. что необходимо человечеству

во все века в целом и в частях, и отнюдь не малочисленные и

не малозначительные голоса возвещают, что для них изу-

чать греков и римлян означает посвятить свою жизнь

красоте, человечности и величию. И это вполне отвечает д\'ху

нашей эпохи, подобно тому как созревший человек после

бездумной юности испытывает свою душу и заново устро-

яет ее целое, то есть производит расчет с настоящим, во-

из себя законы и цели своих действий! (, . .)

общезначимо не установлены, не общепризнаны, что, ка-

жется, односторонность и раздор достигли предела: гордые

предрассудки ученых и мыслителей; восхищение древними

и обожествление новых; презрение к истории и ненависть

к чистому разуму достигли одинаковой высоты; науки все

более удалялись от деятельной жизни, расплачиваясь за

это пренебрежением к ним деятельного человека. Античная

и современная культура решительно спорят между собой.

Человек нового времени мог бы усвоить первую, не жерт-

вуя второй, лишь тем, что подчинил бы свою самобытную

натуру во всех суждениях, взглядах и чувствах высшему

общезначимому закону человеческой природы. Высота, ко-

торой смогли бы достичь лишь очень немногие; большинст-

во друзей древних платят за свое знание полным незнанием

новых и слепым пренебрежением к ним; они видят в своей

эпохе только руины разрушенного человечества, вся их

жизнь - словно элегия на урне прошлого. Вместо того

чтобы усвоить себе гармонию и полноту древних, они лишь

удваивают собственный разлад, и сердце их теряет всякую

гибкость, они забывают, что назначение человека в чем-то

большем, нежели бездеятельное томление, они не чувству-

ют того высшего единства, к которому столь сильно стре-

мится хаос.

ная, хаотическая и пестрая масса, созданная и развитая

в удивительном слиянии противоборствующих причин иод

разнородными влияниями без единства плана и даже без

однородного тона; части ее хотя и упорядочивались для

всевозможных целей на манер кристаллизации, но до сих

пор еще не возвысились до уровня полной целесообразности,

как в организме, и до безусловного единства. До сих пор

смешивали законы древней и новой истории и тем запуты-

вали те и другие; в вопросе о ценности изучения древности

смешивали приятное, полезное и само по себе доброе, сме-

шивали существенные и случайные, индивидуальные и все-

общие цели, так что даже ответы, которые более всего от-

вечают требованиям задачи, хотя и истинны, но столь скуд-

ны, что нам не нужно задерживаться на них; древняя ис-

тория необходима для объяснения современности, ибо каж-