Роман  А.  Жида  (1909). —  Ред

скорее, оно должно  быть  объектом  взгляда другой  структу­
ры. 
Я не  должен  больше  быть  видимым  на  фоне  мира  как 
«это»  среди  других 
этих,  но  мир  должен  открываться  ис­
ходя  из  меня. В той  степени, в  какой  появление  свободы де­
лает  то,  что  мир  существует,  я  должен  быть  в  качестве  ус­
ловия-границы  этого  появления  и  даже условия  появления 
мира.  Я должен  быть  тем,  чья  функция  делает  существую­
щими  деревья  и  воду,  города  и  села,  других  людей,  чтобы 
затем  дать  их  другому,  который  располагает  их  в  мире, так 
же  как  в  матриархальных  обществах мать  получает  титулы 
и  имена не  для  того, чтобы  их хранить, но  чтобы  непосред­
ственно  передать  своим  детям.  В одном  смысле, если  я  дол­
жен  быть  любимым,  я  есть  объект,  по  доверенности  кото­
рого  мир  будет  существовать  для  другого;  в  другом  смыс­
ле  я  есть  мир.  Вместо  того  чтобы  быть  этим,  выделяясь  на 
фоне  мира, я  есть  объект-фон, на  котором  выделяется  мир. 
Таким  образом,  я  успокоен,  взгляд  другого  не  придает  мне 
больше  конечности:  он  больше  не  закрепляет  мое  бытие  в 
то,  что я  просто  есть.  Я не  могу  быть рассматриваем  как 
безобразный, как маленький, как трусливый, поскольку эти 
черты  необходимо  представляют  фактическую  ограничен­
ность  моего  бытия  и  восприятие  моей  конечности  как  ко­
нечности.
Разумеется,  мои  возможности  остаются  трансцендиро- 
ванными  возможностями,  мертвыми-возможностями;  но  я 
обладаю  всеми  возможностями; я  есть все мертвые-возмож­
ности  мира;  посредством  этого  я  прекращаю  быть  бытием, 
которое  понимается  исходя  из  других  существующих  или 
из  их  действий;  но  в  любящей  интуиции,  которой.^  тр е ­
бую, я  должен  быть  дан  как  абсолютная  целостность, исхо­
дя  из  которой должны  пониматься  все существующие и  все 
их  собственные  действия.  Можно  бы  сказать,  искажая  ма­
лоизвестную формулу стоиков, что  «любимый может триж ­
ды  обанкротиться».  Идеал  мудреца  и  идеал  того,  кто  хочет
32

быть  любимым,  в  действительности  совпадают  в  том,  что 
тот  и  другой  хотят  быть  целостностью-объекта,  доступной 
глобальной  интуиции,  которая  будет  постигать  действия  в 
мире  любимого  и  мудреца  как  частичные  структуры, кото­
рые интерпретируются  исходя  из  целостности. И так же, как 
мудрость  выступает  в  виде  состояния,  достигаемого  абсо­
лютным  преобразованием, свобода другого должна абсолют­
но  преобразоваться, чтобы  мне  стать  любимым.
Это  описание  до  сих  пор  в  достаточной  мере  совпада­
ло  с  известным  гегелевским  описанием  отношений  госпо­
дина  и  раба.  Тем,  чем  гегелевский  господин  является  для 
раба,  любящий  хочет  быть  для  любимого.  Но  аналогия  на 
этом  кончается, так  как  господин  у  Гегеля  требует  свободы 
раба  только  лишь  побочно,  так  сказать,  неявно,  в  то  время 
как  любящий  требует 
с  самого  начала  свободы  любимого. 
В этом  смысле, если  я должен  быть любимым другим, я  дол­
жен  быть  свободно  выбираем  как  любимый.  Известно,  что 
в  обычной любовной терминологии любимый  обозначается 
понятием 
«избранник».  Но  этот  выбор  не  должен  быть  от­
носительным  и  случайным:  любящий  раздражается  и  чув­
ствует  себя  обесцененным,  когда  он  думает,  что  любимый 
выбрал  его 
среди  других.  «Но  вот,  если  бы  я  не  приехал  в 
этот  город,  если  бы  я  не  посещал  «такого-то»,  ты  меня  не 
знала  бы, ты  меня  не  любила  бы?»  Эта  мысль  огорчает  лю­
бящего:  его  любовь  становится  любовью  среди  других, лю­
бовью,  ограниченной  фактичностью   любимого  и  его  соб­
ственной  фактичностью, а  также  случайностью  встреч:  она 
становится 
любовью  в мире,  объектом, который предполага­
ет  мир  и  который  может, в  свою  очередь, существовать  для 
других.  То,  что  он  требует,  он  выражает  неловкими  слова­
ми, запятнанными  «вещизмом»; он  говорит:  «Мы  были  соз­
даны  друг  для  друга»  или  употребляет  выражение  «родст­
венные души». Но это  нужно  интерпретировать так: хорошо 
известно, что  считать  себя  «созданными  друг  для  друга» —
2 -  6942  Ж ан -П ол ь  Сартр
33

значит сослаться  на первоначальный  выбор. Этот выбор  мо­
жет  быть  выбором  Бога  как  бытия,  которое  является  абсо­
лютным  выбором;  но  Бог  представляет  здесь  только  пере­
ход  к  границе  в  требовании  абсолютного.
В действительности  любящий  требует, чтобы  любимый 
сделал  в  отношении  его  абсолютный  выбор.  Это  означает, 
что  бытие-в-мире  любимого  должно  быть  любящим-быти- 
ем.  Это  появление  любимого  должно  быть  свободным  вы ­
бором  любящего.  И так  как  другой  есть  основание  моего 
бытия-объекта, я  требую  от  него, чтобы  свободное  появле­
ние  его  бытия  имело  единственной  и  абсолютной  целью — 
выбор 
меняу  то  есть чтобы  он  выбрал  бытие  для  основания 
моей  объективности  и  фактичности.
Таким  образом,  моя  фактичность  оказывается 
«спасен­
ной».  Она  не является  больше  тем  непостижимым  и  непре­
одолимым данным, от  которого я  бегу;  она есть то, для  чего 
другой  свободно  делает  себя  существующим;  она  есть  цель, 
которую  он  перед  собой  ставит. Я его заразил  своей  фактич­
ностью,  но  так  как  именно  в  качестве  свободы  он  ею  был 
заражен,  он  ее  посылает  мне  как  возобновляемую  и  согла­
сованную  фактичность;  он  есть  ее  основание,  с  тем  чтобы 
она  была его  целью.  Исходя  из  этой  любви я  постигаю, ста­
ло  быть,  по-другому  свое  отчуждение  и  собственную  ф ак­
тичность.  Она  есть,  как  для-другого,  более  не  факт,  а  пра­
во. Мое  существование  есть, поскольку оно 
требуется.  Это 
сущ ествование,  поскольку  я  его  беру  на  себя,  становится 
чистой  щедростью. Я есть, поскольку я  себя  отдаю. Эти  лю­
бимые  вены  на  моих  руках,  они  существуют  как‘раз  через 
доброту.  Какой  я  добрый,  имея  глаза,  волосы,  ресницы   и 
неустанно  раздавая  их  в  избытке  щедрости,  в  этом  непре­
станном  желании,  которым  другой  свободно  делается  бы ­
тием.  Вместо  того  чтобы  перед  тем,  как  быть  любимыми, 
тревожиться  этим  неоправданным  возвышением,  неоправ- 
дываемым  нашим  существованием, вместо  того  чтобы  чув­
34

ствовать  себя  «лишними», мы  чувствуем  сейчас, что  это  су­
ществование  возобновляется  и  в  малейших  своих  деталях 
становится  желаемым  абсолютной  свободой,  которой  оно 
в  то  же  время  обусловлено;  и  мы  хотим  сами  себя  с  нашей 
собственной  свободой.  Это  и  есть  основа  любовной  игры; 
когда  она  существует,  мы  чувствуем  себя  оправданными  в 
существовании.
Вместе  с  тем, если  любимый  может  нас  любить, он  все­
гда готов  быть  ассимилированным  нашей  свободой, так как 
это  любимое-бытие,  которое  мы  желаем,  и  есть  уже  онто­
логическое  доказательство,  примененное  к  нашему  бытию- 
для-другого. Наша  объективная  сущность  предполагает  су­
щ ествование 
другого,  и  наоборот,  именно  свобода  другого 
основывает  нашу  сущность.  Если  бы  мы  смогли  интерио- 
ризовать  всю  систему, мы  были  бы  своим  собственным  ос­
нованием.
Такова, следовательно, реальная цель любящего, посколь­
ку его любовь является  действием, то  есть  проектом  самого 
себя.  Этот  проект  должен  вызвать  конфликт.  В самом  деле, 
любимый  постигает  любящего  как  другого-объекта  среди 
других,  то  есть  он  воспринимает  его  на  фоне  мира,  транс- 
цендирует его и  использует. Любимый является 
взглядом.  Он, 
следовательно,  не  должен  использовать  ни  свою  трансцен- 
денцию, чтобы  определить  конечную  границу своих возвы ­
шений,  ни  свою  свободу,  чтобы  взять  ее  в  плен.  Любимый 
не знает желания любить. Отсюда, любящий  должен  соблаз­
нить  любимого;  и  его  любовь  не  отличается  от  этого  дей­
ствия  соблазна.  В соблазне  я  совсем  не  стремлюсь  открыть 
в  другом  свою  субъективность;  я  мог  бы  это  делать,  впро­
чем, только 
рассматривая другого;  но  этим  взглядом я  уст­
ранял  бы  субъективность другого, а  именно  ее я хочу асси­
милировать. Соблазнять —  значит  брать на себя  полностью 
свою  объективность для другого  и  подвергать ее риску; зна­
чит  ставить  себя  под  его  взгляд, делать  себя  рассматривае­
35

мым  им  и  подвергать  опасности 
рассматриваемое-бытие, 
чтобы  осуществить  новый  уход  и  присвоить  себе  другого 
в  моей  объектности  и  через  нее.  Я отказываюсь  покидать 
почву, на  которой  я  испытываю  свою  объектность;  именно 
на  этой  почве  я  хочу  вступить  в  борьбу,  делая  себя 
очаро­
вывающим  объектом.
Но  очарование —  это 
состояние; это  сознание быть  ни­
что  в  присутствии  бытия.  Соблазн  имеет  целью  вызвать 
у  другого  сознание  своей  ничтож ности  перед  соблазняю ­
щим  объектом.  Посредством  соблазна  я  намерен  консти­
туироваться  как  полное  бытие  и  заставить 
признать  меня 
как 
такового. Для  этого я  конституируюсь  в  значимый  объ­
ект. Мои действия должны 
указывать  в  двух направлениях. 
С одной  стороны, на то, что  напрасно  называют субъектив­
ностью  и  что  скорее  является  объективной  и  скрытой  глу­
биной  бытия; действие не производится только  для  него  са­
мого,  а  указывает  на  бесконечный  и  недифф еренцирован­
ный  ряд  других  реальных  и  возможных  действий,  которые 
я  предлагаю  в  качестве  конституирующих мое  объективное 
и  незамеченное  бытие.
Таким  образом,  я  пытаюсь  руководить  трансцендент­
ностью,  которая  меня  трансцендирует,  и  отослать  ее  к  бес­
конечности  моих  мертвых-возможностей  как  раз  для  того, 
чтобы  быть непревзойденным  именно в той  степени, в  какой 
единственно  непревзойденной  оказывается  бесконечность.
С другой  стороны,  каждое  из  моих  действий  пытается 
указать  на  самую  большую  плотность  возможного-мира  и 
должно  представлять  меня  в  качестве  связанного  с  самыми 
обширными  областями  мира; или я 
представляю  мир люои- 
мому  и  пытаюсь  конституироваться  как  необходимый  по­
средник  между  ним  и  миром,  или  я  просто  обнаруживаю 
своими  действиями  бесконечно  различные  возможности  в 
мире  (деньги,  власть,  связь  и  т.  д.).  В первом  случае  я  пы ­
таюсь  конституироваться  как  бесконечная  глубина, во  вто­
36

ром  —  отож дествляю сь  с  миром.  Этими  различны м и  м е­
тодами  я 
предлагаю  себя  в  качестве  непревышаемого.  Это 
предложение  не может быть достаточным  само  по  себе; оно 
есть  только  окружение  другого,  оно  не  может  иметь  ф ак­
тической  ценности  без  согласия  свободы  другого,  которая 
должна  взять  себя  в  плен, признавая  себя  в  качестве  ничто 
перед  моей  полнотой  абсолютного  бытия.
Однако  очарование,  даже  если  оно  должно  вызвать  в 
другом  очарованное  бытие, не  достигает  само  по  себе  того, 
чтобы вызвать любовь. Можно поддаться  очарованию  орато­
ра, актера, эквилибриста, но  это  не  значит, что  кого-либо  из 
них любят. Конечно, нельзя  оторвать  от  него  глаз, но  он  вы ­
деляется  еще на фоне мира, и  очарование не полагает  очаро­
вывающий объект как окончательную границу трансцендент­
ности;  совсем  напротив, оно 
есть  трансцендентность. Когда 
же, однако, любимый  в  свою  очередь  станет  любящим?
Ответ  прост:  когда  он  будет  проектировать  быть  лю­
бимым.  В себе  другой-объект  никогда  не  имеет  достаточ­
но  силы, чтобы  вызвать  любовь.  Если  любовь  имеет  своим 
идеалом  присвоение  другого  как  другого,  то  есть  как  рас­
сматривающую  субъективность, этот идеал может быть  про­
ектирован только  исходя  из  моей  встречи  с другим-субъек­
том,  но  не  с  другим-объектом.
Соблазн  может  приукрасить  другого-объекта,  который 
пытается  меня  соблазнить, лишь  обладая  свойством 
дорого­
го  объекта, которым  «нужно завладеть»;  он  подвигнет меня, 
может  быть,  на  большой  риск,  чтобы  завоевать  его;  но  это 
желание  присвоения  объекта  в  середине  м ира  не  должно 
быть  смешано  с  любовью. Любовь  может  родиться у люби­
мого  только  из  опыта,  который  он  получает  от  своего  от­
чуж дения  и  своего  бегства  к  другому.  Но  любимый,  если
3 7

он  находится  здесь, снова  преобразуется  в  любящего, толь­
ко  если  он  проектирует быть любимым, то  есть  если то, что 
он  хочет  завоевать,  является  не  телом,  а  субъективностью 
другого  как  такового. Действительно,  единственное  средст­
во,  которое  он  смог  бы  задумать,  чтобы  реализовать  при­
своение, —  это  заставить  полюбить  себя.
Таким  образом,  нам  представляется, что  любить —  это 
в  своей  сущности  проект  заставить  полюбить  себя.  Отсюда 
и  новое  противоречие,  и  новый  конфликт;  каждый  из  лю­
бящих полностью  пленен  другим, поскольку он хочет заста­
вить  любить  себя  за  исключением  всех  остальных;  но  в  то 
же  время  каждый  требует  от  другого  любви, которая  вовсе 
не  сводится  к  «проекту быть  любимым». Он  требует, чтобы 
другой,  не  стремясь  первоначально  заставить  любить  себя, 
имел  бы  интуицию  одновременно  созерцательную  и  аффек­
тивную  своего любимого  как объективную  границу его  сво­
боды, как неизбежное  и  избранное основание его  трансцен­
дентности,  как  целостность  бытия  и  высшую  ценность.
Требуемая  таким  образом  от  другого  любовь  не  может 
ничего 
требовать; она является чистой  вовлеченностью  без 
взаимности.  Но  как  раз  эта  любовь  не  могла  бы  существо­
вать иначе как в  качестве требования  любящего; совсем дру­
гое  дело,  когда  лю бящ ий  пленен;  он  пленен  самим  своим 
требованием  в  той  степени,  в  какой  любовь  является  тре­
бованием  быть  любимым;  она  есть  свобода,  которая  хочет 
себе тела и требует внешности; иначе говоря, свобода, кото­
рая  изображает  бегство  к  другому,  которая  в  качестве  сво­
боды  требует  своего  отчуждения.
Свобода  любящего  в  самом  его  усилии  заставить  дру­
гого  любить  себя  в  качестве  объекта  отчуждается, уходя  в 
тело-для-другого,  то  есть  создает  себя  как  существующую 
измерением  бегства  к  другому;  она  оказывается  постоян­
ным  отрицанием полагания  себя  в  качестве чистой  самости, 
так как это  полагание  себя  как самого  себя  повлекло  бы  ис­
3 8

чезновение  другого  в  качестве  взгляда  и  появление  друго­
го-объекта,  следовательно,  состояния  вещей,  где  сама  воз­
можность быть любимым устранилась бы, поскольку другой 
редуцировался  бы  к  измерению  объективности.  Это  отри­
цание,  стало  быть,  конституирует  свободу  как  зависящую 
от другого, и другой  как  субъективность  становится  непре­
взойденной  границей  свободы для-себя, высшей  целью, по­
скольку  он  хранит  ключ  от  его  бытия.
М ы  снова  находим  здесь,  конечно,  идеал  любовного 
предприятия:  отчуж денную   свободу.  Но  именно  тот,  кто 
хочет  быть  любимым,  и  поскольку  он  хочет, чтобы  его  лю­
били, отчуждает  свою  свободу.  Моя  свобода  отчуждается  в 
присутствии  чистой  субъективности  другого,  который  ос­
новывает  мою  объективность;  она  отнюдь  не  должна  отчу­
ждаться  перед  лицом  другого-объекта.  В этой  форме  отчу­
ждение  любимого,  о  котором  мечтает  любящий,  было  бы 
противоречивым, поскольку любимый  может  основать  бы­
тие любящего, только трансцендируя его, в  сущности, к дру­
гим  объектам  мира;  стало  быть,  эта  трансцендентность  не 
может конституировать  одновременно  объект, который  она 
превосходит  как трансцендированный  объект и  предельный 
объект  всякой  трансцендентности.
Та^чм  образом,  в  любовной  паре  каждый  хочет  быть 
объектом, для  которого  свобода другого  отчуждается  в пер­
воначальной  интуиции;  но  эта  интуиция, которая  была  бы, 
собственно  говоря,  любовью,  есть  лиш ь  противоречивы й 
идеал  для-себя;  следовательно,  каждый  отчуждается  лишь 
в  той  степени,  в  какой  он  требует  отчуждения  другого.  Ка­
ждый хочет, чтобы  другой  его  любил, не  отдавая  себе  отче­
та, что любить —  значит хотеть  быть любимым и что, следо­
вательно,  желая,  чтобы  другой  его  любил,  он  хочет  только, 
чтобы  другой  хотел,  чтобы  он  его  любил.  Любовные  отно­
шения  оказываются  системой  неопределенных отсылок, ана­
3 9

логичных чистому «отражению-отражаемому»  сознания  под 
идеальным  знаком 
ценности  «любовь», то  есть  соединения 
сознаний, где каждое  сохраняло  бы  свою  «инаковость», что­
бы  основать  другое.
В действительности  как  раз  сознания  отделены  непре­
одолимым  ничто,  поскольку  оно  является  одновременно 
внутренним  отрицанием  одного  другим  и  фактическим  от­
рицанием,  находящимся  между  двумя  внутренними  отри­
цаниями.  Любовь  является  противоречивым  усилием  пре­
одолеть  фактическое отрицание, сохраняя  полностью  внут­
реннее  отрицание. 
Я требую,  чтобы  другой  любил  меня,  и 
делаю  все  возм ож ное  для  реализации  своего  проекта;  но 
если  другой  меня  любит,  он  в  принципе  обманывает  меня 
своей  любовью;  я  требовал  от  него,  чтобы  он  основал  мое 
бытие  в  качестве  привилегированного  объекта,  утверж да­
ясь  как  чистая  субъективность  передо  мной;  и  в  то  время 
как  он  меня  любит, он  испытывает  меня  в  качестве  субъек­
та  и  погружается  в  свою  объективность  перед  моей  субъ­
ективностью.
Проблема  моего  бытия-для-другого  остается,  следова­
тельно, без  решения, любящие  остаются  каждый  для  себя  в 
полной  субъективности;  ничто  не  освобождает  их  от  обя­
занности  существовать  каждый  для  себя;  ничто  не  прихо­
дит,  чтобы  устранить  их  случайность  и  спасти  их  от  ф ак­
тичности. По  крайней  мере, каждый  выиграл  от того, что  не 
находится  больше  в  опасности  от  свободы  другого,  но  со­
всем  по-другому,  о  чем  он  и  не  думал;  в  действительности 
совсем  не  от  того,  что  другой  делает  его  бытие  объектом- 
границей  своей  трансцендентности,  но  потому,  что  другой 
испытывает  его  в  качестве  субъективности  и  хочет  испы­
тывать  только  как  такового.
Выигрышем  еще  является  постоянны й  компромисс;  с 
самого  начала  в  каждый  момент  каждое  из  сознаний  м о­
4 0

жет  освободиться  от  его  оков  и  созерцать  сразу  другого  в 
качестве 
объекта.  Когда чары  прекращаются, другой стано­
вится  средством  среди  средств;  он  является,  конечно, тогда 
объектом  для  другого,  как  он  и  желал  этого,  но  объек  ом- 
орудием, объектом, постоянно  трансцендируемым; иллюзия 
зеркальных игр, которая  составляет конкретную реальность 
любви,  тут  же  прекращается.
Наконец, в  любви  каждое  сознание пытается тут же  по­
ставить 
под защиту свое бытие-для-другого  в  свободе  дру­
гого.  Это  предполагает,  что  другой  находится  по  ту  сторо­
ну мира  как чистая  субъективность, как  абсолют, посредст­
вом  которого  мир  приходит  в  бытие.  Но  достаточно  того, 
чтобы  любящие  вместе  были  бы 
рассматриваемыми  треть­
им, чтобы  каждый  испытал  объективацию  не  только  само­
го  себя,  но  и  другого.  Другой  сразу  же  перестает  для  м/-ня 
быть  абсолютной  трансцендентностью,  которая  основыва­
ет  меня  в  моем  бытии,  но  он  оказывается  трансценде^тно- 
стью-трансцендируемой,  посредством  не  меня,  но  др /гого, 
и  мое  первоначальное  отношение  к  нему, то  есть  мое  отно­
шение  любимого  бытия  к  любящему, застывает  в  мер^зую- 
возможность.
Это  уже  не  переживаемое  отношение  объекта  как  гра­
ницы  всякой  трансцендентности  в  свободе, которая  его  ос­
новывает, но это любовь-объект, который  отчуждается цели­
ком  к  третьему. Такова  истинная  причина  того, почему лю­
бящие  ищут уединения.  Как  раз  появление  третьего, каким 
бы  он  ни  был, является  разрушением  их  любви.
Но  фактическое  уединение  (мы  одни  в  моей  комнате) 
совсем не является уединением 
по  праву.  В самом деле, даже 
если  никто  не видит нас, мы  существуем для 
всех сознаний, 
и  у  нас  есть  сознание  существования  для  всех;  отсюда  вы ­
текает,  что  любовь  как  основной  модус  бытия-для-другого 
имеет  в  своем  бытии-для-другого  источник  своего  краха.
41

JJl/гойная fiaefiifiuaeuioctnb лювви. 
Мазохизм  как nfiunsunue виновности
Мы  определим  сейчас  тройную  разрушаемость  любви. 
Во-первых,  она  является,  в  сущности,  обманом  и  отсылкой 
в  бесконечность,  потому  что  любить —  это  значит  хотеть, 
чтобы  меня любили, следовательно, хотеть, чтобы другой же­
лал, чтобы  я  его любил.  И доонтологическое понимание это­
го  обмана  дается  в  самом  любовном  порыве;  отсюда —  по­
стоянная  неудовлетворенность любящего. Она проистекает, 
как  это  часто  говорят,  не  из  недостойности  любимого  бы­
тия,  но  из  скрытого  понимания  того,  что  любовная  интуи­
ция,  как  интуиция-основание,  оказывается  недостижимым 
идеалом. Чем  больше  меня  любят, тем  больше  я  теряю  свое 
6ытие>  тем  больше я  отказываюсь от своей  собственной  от­
ветственности,  от  своей  собственной  возможности  бытия.
Во-вторых,  пробуждение  другого  всегда  возможно,  он 
может  в  любой  момент  представить  меня  как  объект;  от­
сюда —  постоянная  неуверенность  любящего.
В-третьих, любовь является  абсолютом, постоянно 
реля- 
тивизируемым другими. Нужно  было  бы  быть  в мире един­
ственным  с любимым, чтобы  любовь  сохраняла свой харак­
тер  абсолютной  оси  отношения. Отсюда —  постоянный стыд 
(или  гордость,  что  то  же  самое  здесь)  любящего.
Таким  образом,  напрасно  я  пытался  бы  потеряться  в 
объективном;  моя  страсть  не  приведет  ни  к  чему;  другой 
меня  отсылает  сам  или  через  других  к  моей  неоправдывае- 
мой  субъективности.  Это  утверждение  может  вызвать  пол­
ное  отчаяние  и  новую  попытку  осуществить  ассимиляцию 
другого  и меня  самого. Ее идеалом  будет обратное тому, что 
мы  только  что  описали;  вместо  того  чтобы  проектировать 
овладение  другим, сохраняя  в  нем  его  «инаковость», я  буду 
проектировать  овладение  меня  другим  и  потерю  себя  в  его 
субъективности, чтобы  освободиться  от  своей.
4 2

Это  предприятие  находит  свое  выражение  в  конкрет­
ной 
мазохистской установке; поскольку другой есть  основа­
ние  моего  бытия-для-другого, то, если  бы  я  поручил  друго­
му  сделать  меня  существующим, я  не  был  бы  больше  толь­
ко  бытием-в-себе, основанным  в  его  бытии  свободой. Здесь 
именно  моя  собственная  субъективность  рассматривается 
как  препятствие  первоначальному  акту,  посредством  кото­
рого  другой  основывал  бы  меня  в  моем  бытии;  речь  идет 
здесь  прежде  всего  о  ней,  чтобы  отрицать  ее  с 
моей  соб­
ственной  свободой.  Я пытаюсь,  следовательно,  включиться 
полностью  в  свое  бытие-объекта;  я  отказываюсь  быть  чем- 
либо,  кроме  объекта;  я  нахожусь  в  другом;  и  так  как  я  ис­
пытываю  это  бытие-объекта  в  стыде,  я  хочу  и  люблю  свой 
стыд  как глубокий  знак моей  объективности; а так  как дру­
гой  постигает  меня  как объект посредством 
настоящего же­
лания,  я  хочу  быть  желаемым,  я  делаю  себя  объектом  же­
лания  в  стыде.
Эта установка была бы  в достаточной  степени  похожей 
на установку любви, если, вместо того чтобы  стремиться  су­
ществовать  для  другого  как  объект-граница  его  трансцен­
дентности, я, напротив, не  возражал  бы, чтобы  со  мной  об­
ходились  как с объектом среди других, как  с  инструментом, 
который  можно  использовать;  значит,  в  действительности 
речь  идет  о  том,  чтобы  отрицать 
мою  трансцендентность, 
а  не  его.  Я не  могу  на  этот  раз  проектировать  пленение  его 
свободы, но, наоборот, желаю, чтобы  эта свобода была бы  и 
хотела быть радикально  свободной. Чем больше я  буду ощу­
щать  себя  переведенным  к другим  целям, тем больше я  буду 
наслаждаться  отказом  от своей  трансцендентности. В преде­
ле  я  проектирую  не  быть  больше  ничем,  кроме 
объекта,  то 
есть  принципиально 
в-себе.  Но  поскольку  свобода, которая 
поглотила  бы  мою  свободу, будет  основанием  этого  в-себе, 
мое  бытие  снова  стало  бы  своим  основанием.
43

М азохизм,  как  и  садизм,  является  принятием   на  себя 
(assom ption)1 виновности. Я виновен, потому что я являюсь 
объектом.  Виновен  по  отношению  к  самому  себе,  посколь­
ку  я  соглашаюсь  на  свое  абсолютное  отчуждение,  виновен 
по отношению  к другому, так как я  ему предоставил  случай 
быть виновным через радикальное отсутствие моей  свободы 
как  таковой.  М азохизм  является  попыткой  не  очаровывать 
другого  своей  объективностью, но очаровывать  самого  себя 
своей  объективностью-для-другого,  то  есть  заставить  дру­
гого  конституировать  меня  в  объект  таким  способом, что­
бы я  нететически  постигал  свою  субъективность  в  качестве 
ничто  в  присутствии  в-себе,  которое  я  представляю  в  гла­
зах другого.  Он  характеризуется  как  некоторого  рода  голо­
вокружение —  головокружение  не перед земной  пропастью, 
но  перед  бездной  субъективности  другого.
Но  махозизм  является  и  должен  быть  в  самом  себе  по­
ражением;  для  того  чтобы  очароваться  своим  я-объектом, 
необходимо, чтобы  я  мог бы  реализовать  интуитивное  вос­
приятие этого  объекта, каким он  является 
для другого, что  в 
принципе  невозможно.  Таким  образом,  отчужденное  я,  да­
лекое  от  того,  чтобы  я  мог  даже  начать  очаровываться  им, 
остается  в  принципе  непостижимым.  М азохист  прекрасно 
может  ползать  на  коленях, показывать  себя  в  смешных, не­
лепых  позах,  позволять  использовать  себя  как  простое  не­
одушевленное  орудие;  именно 
для  другого  он  будет  непри­
стойным  или  просто  пассивным, для  другого  он  будет 
при­
нимать эти позы; для себя  он  навсегда осужден  отдаваться 
им.  Как  раз  в  трансцендентности  и  через  нее  он  расрола- 
гается  как  бытие,  которое  нужно  трансцендировать;  и  чем 
больше  он  будет  пытаться  насладиться  своей  объективно­
стью, тем  больше  он  будет  переполняться  сознанием  своей 
субъективности,  вплоть  до  тревоги.  В частности,  мазохист,

жүктеу/скачать 0.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: